Неточные совпадения
Уж сумма вся исполнилась,
А щедрота народная
Росла: — Бери, Ермил Ильич,
Отдашь, не пропадет! —
Ермил народу кланялся
На все четыре стороны,
В палату
шел со шляпою,
Зажавши
в ней казну.
Сдивилися подьячие,
Позеленел Алтынников,
Как он сполна всю тысячу
Им выложил на стол!..
Не волчий зуб, так лисий
хвост, —
Пошли юлить подьячие,
С покупкой поздравлять!
Да не таков Ермил Ильич,
Не молвил слова лишнего.
Копейки не дал им!
Мелко шагали мальчики и девочки
в однообразных пепельно-серых костюмах, должно быть сиротский приют,
шли почтальоны, носильщики с вокзала, сиделки какой-то больницы, чиновники таможни, солдаты без оружия, и чем дальше двигалась толпа, тем очевиднее было, что
в ее
хвосте уже действовало начало, организующее стихию. С полной очевидностью оно выявилось
в отряде конной полиции.
Пошли не
в ногу, торжественный мотив марша звучал нестройно, его заглушали рукоплескания и крики зрителей, они торчали
в окнах домов, точно
в ложах театра, смотрели из дверей, из ворот. Самгин покорно и спокойно шагал
в хвосте демонстрации, потому что она направлялась
в сторону его улицы. Эта пестрая толпа молодых людей была
в его глазах так же несерьезна, как манифестация союзников. Но он невольно вздрогнул, когда красный язык знамени исчез за углом улицы и там его встретил свист, вой, рев.
Он посмотрел, как толпа втискивала себя
в устье главной улицы города, оставляя за собой два широких
хвоста, вышел на площадь, примял перчатку подошвой и
пошел к набережной.
Тут случилась неожиданность: Алеша вдруг чихнул; на скамейке мигом притихли. Алеша встал и
пошел в их сторону. Это был действительно Смердяков, разодетый, напомаженный и чуть ли не завитой,
в лакированных ботинках. Гитара лежала на скамейке. Дама же была Марья Кондратьевна, хозяйкина дочка; платье на ней было светло-голубое, с двухаршинным
хвостом; девушка была еще молоденькая и недурная бы собой, но с очень уж круглым лицом и со страшными веснушками.
Действительно, кто-то тихонько
шел по гальке. Через минуту мы услышали, как зверь опять встряхнулся. Должно быть, животное услышало нас и остановилось. Я взглянул на мулов. Они жались друг к другу и, насторожив уши, смотрели по направлению к реке. Собаки тоже выражали беспокойство. Альпа забилась
в самый угол палатки и дрожала, а Леший поджал
хвост, прижал уши и боязливо поглядывал по сторонам.
В это время, от двенадцати до трех часов, самый решительный и сосредоточенный человек не
в состоянии охотиться, и самая преданная собака начинает «чистить охотнику шпоры», то есть
идет за ним шагом, болезненно прищурив глаза и преувеличенно высунув язык, а
в ответ на укоризны своего господина униженно виляет
хвостом и выражает смущение на лице, но вперед не подвигается.
— Ну, Лиса Патрикевна,
пошла хвостом вилять!.. Я его дождусь, — с сердцем проговорил Павел и ударил рукой по столу. — А, да вот он и жалует, — прибавил он, взглянув
в окошко, — легок на помине. Милости просим! (Он встал.)
Мы вошли
в конюшню. Несколько белых шавок поднялось с сена и подбежало к нам, виляя
хвостами; длиннобородый и старый козел с неудовольствием отошел
в сторону; три конюха,
в крепких, но засаленных тулупах, молча нам поклонились. Направо и налево,
в искусственно возвышенных стойлах, стояло около тридцати лошадей, выхоленных и вычищенных на
славу. По перекладинам перелетывали и ворковали голуби.
Она понижалась все больше и больше, тарантас вырастал из нее, — вот уже показались колеса и конские
хвосты, и вот, вздымая сильные и крупные брызги, алмазными — нет, не алмазными — сапфирными снопами разлетавшиеся
в матовом блеске луны, весело и дружно выхватили нас лошади на песчаный берег и
пошли по дороге
в гору, вперебивку переступая глянцевитыми мокрыми ногами.
Та к как тропа
в лесу часто кружит и делает мелкие извилины, которые по масштабу не могут быть нанесены на планшет, то съемщику рекомендуется
идти сзади на таком расстоянии, чтобы
хвост отряда можно было видеть между деревьями.
6 июня мы распрощались с Кокшаровкой. Наши лошади отдохнули и теперь
шли гораздо бодрее, несмотря на то что слепней и мошек было так же много, как и вчера. Особенно трудно было
идти задним. Главная масса мошкары держится
в хвосте отряда.
В таких случаях рекомендуется по очереди менять местами людей и лошадей.
С той поры он возненавидел Балашова и все мечтал объехать его во что бы то ни стало.
Шли сезоны, а он все приходил
в хвосте или совсем последним. Каждый раз брал билет на себя
в тотализаторе — и это иногда был единственный билет на его лошадь. Публика при выезде его на старт смеялась, а во время бега, намекая на профессию хозяина, кричала...
Впереди мчится весь красный, с красным
хвостом и красными руками,
в блестящем
шлеме верховой на бешеном огромном пегом коне… А сзади — дроги с баграми, на дрогах — красные черти…
—
Иду как-то великим постом, ночью, мимо Рудольфова дома; ночь лунная, молосная, вдруг вижу: верхом на крыше, около трубы, сидит черный, нагнул рогатую-то голову над трубой и нюхает, фыркает, большой, лохматый. Нюхает да
хвостом по крыше и возит, шаркает. Я перекрестила его: «Да воскреснет бог и расточатся врази его», — говорю. Тут он взвизгнул тихонько и соскользнул кувырком с крыши-то во двор, — расточился! Должно, скоромное варили Рудольфы
в этот день, он и нюхал, радуясь…
Журавль весь светло-пепельного сизого цвета; передняя часть его головы покрыта черными перышками, а задняя, совершенно голая, поросла темно-красными бородавочками и кажется пятном малинового цвета; от глаз
идут беловатые полоски, исчезающие
в темно-серых перьях позади затылка, глаза небольшие, серо-каштановые и светлые,
хвост короткий: из него, начиная с половины спины, торчат вверх пушистые, мягкие, довольно длинные, красиво загибающиеся перья; ноги и три передние пальца покрыты жесткою, как будто истрескавшеюся, черною кожею.
Все остальные части шеи, зоб и хлупь — чисто-белые; из-под шеи, по обеим щекам, по кофейному полю
идут извилистые полоски почти до ушей; спина светло-сизая или серая узорчатая; на крыльях лежат зеленовато-кофейные, золотистые полосы, сверху обведенные ярко-коричневою, а снизу белою каемочкою; по спинке к
хвосту лежат длинные темные перья, окаймленные по краям беловатою бахромкою, некоторые из них имеют продольные беловатые полоски; вообще оттенки темного и белого цвета очень красивы; верхняя сторона крыльев темновато-пепельная, а нижняя светло-пепельная; такого же цвета верхние хвостовые перья; два из них потемнее и почти
в четверть длиною: они складываются одно на другое, очень жестки, торчат, как спица или шило, от чего, без сомнения, эта утка получила свое имя.
Вот точное описание с натуры петушка курахтана, хотя описываемый далеко не так красив, как другие, но зато довольно редок по белизне своей гривы: нос длиною
в полвершка, обыкновенного рогового цвета; глаза небольшие, темные; головка желтовато-серо-пестрая; с самого затылка начинается уже грива из белых, длинных и довольно твердых
в основании перьев, которые лежат по бокам и по всей нижней части шеи до самой хлупи; на верхней же стороне шеи, отступя пальца на два от головы, уже
идут обыкновенные, серенькие коротенькие перья; вся хлупь по светло-желтоватому полю покрыта черными крупными пятнами и крапинами; спина серая с темно-коричневыми продольными пестринами, крылья сверху темные, а подбой их белый по краям и пепельный под плечными суставами;
в коротеньком
хвосте перышки разных цветов: белые с пятнышками, серые и светло-коричневые; ножки светло-бланжевые.
Селезень красив необыкновенно; голова и половина шеи у него точно из зеленого бархата с золотым отливом; потом
идет кругом шеи белая узенькая лента; начиная от нее грудь или зоб темно-багряный; брюхо серо-беловатое с какими-то узорными и очень красивыми оттенками;
в хвосте нижние перышки белые, короткие и твердые; косички зеленоватые и завиваются колечками; лапки бледно-красноватые, нос желто-зеленого цвета.
Все старые кряковные утки и даже матки, линяющие позднее, успели перелинять, только селезни перебрались не совсем и совершенно выцветут не ближе сентября, что, впрочем, не мешает им бойко и далеко летать; все утиные выводки поднялись; молодые несколько меньше старых, светлее пером и все — серые, все — утки; только при ближайшем рассмотрении вы отличите селезней: под серыми перьями на шее и голове уже
идут глянцевитые зеленые, мягкие, как бархат, а на зобу — темно-багряные перышки; не выбились наружу, но уже торчат еще не согнутые, а прямые, острые, как шилья, темные косицы
в хвосте.
Все эти; господа принадлежат к той категории, которую определяет Неуеденов
в «Праздничном сне»: «Другой сунется
в службу,
в какую бы то ни на есть» послужит без году неделю, повиляет
хвостом, видит — не тяга, умишка-то не хватает, учился-то плохо, двух перечесть не умеет, лень-то прежде его родилась, а побарствовать-то хочется: вот он и
пойдет бродить по улицам до по гуляньям, — не объявится ли какая дура с деньгами»…
Уткнув нос
в землю и вытянув
хвост палкой, красавица Brunehaut
шла впереди с той грацией, с какой ходят только кровные пойнтеры; она едва касалась земли своими тонкими и сильными ногами, вынюхивая каждую кочку.
Но вот она
в хвосте толпы, среди людей, которые
шли не торопясь, равнодушно заглядывая вперед, с холодным любопытством зрителей, которым заранее известен конец зрелища.
Шли и говорили негромко, уверенно...
«Хорошо, — думаю, — теперь ты сюда небось
в другой раз на моих голубят не
пойдешь»; а чтобы ей еще страшнее было, так я наутро взял да и
хвост ее, который отсек, гвоздиком у себя над окном снаружи приколотил, и очень этим был доволен. Но только так через час или не более как через два, смотрю, вбегает графинина горничная, которая отроду у нас на конюшне никогда не была, и держит над собой
в руке зонтик, а сама кричит...
Я подумал-подумал, что тут делать: дома завтра и послезавтра опять все то же самое, стой на дорожке на коленях, да тюп да тюп молоточком камешки бей, а у меня от этого рукомесла уже на коленках наросты
пошли и
в ушах одно слышание было, как надо мною все насмехаются, что осудил меня вражий немец за кошкин
хвост целую гору камня перемусорить.
Я ее сейчас из силка вынул, воткнул ее мордою и передними лапами
в голенище,
в сапог, чтобы она не царапалась, а задние лапки вместе с
хвостом забрал
в левую руку,
в рукавицу, а
в правую кнут со стены снял, да и
пошел ее на своей кровати учить.
— Никак нет-с! — отвечал отрывисто капитан и, взяв фуражку, но позабыв трубку и кисет,
пошел. Дианка тоже поднялась было за ним и, желая приласкаться, загородила ему дорогу
в дверях. Капитан вдруг толкнул ее ногою
в бок с такой силой, что она привскочила, завизжала и, поджав
хвост, спряталась под стул.
Рыба была слишком велика для лоханки и лежала на дне, завернув
хвост. Ее чешуя отливала золотом, плавники были ярко-красного цвета, а от громадной хищной морды
шли в стороны два нежно-голубых складчатых, как веер, длинных крыла. Морской петух был еще жив и усиленно работал жабрами.
— Пятью. Мать ее
в Москве
хвост обшлепала у меня на пороге; на балы ко мне, при Всеволоде Николаевиче, как из милости напрашивалась. А эта, бывало, всю ночь одна
в углу сидит без танцев, со своею бирюзовою мухой на лбу, так что я уж
в третьем часу, только из жалости, ей первого кавалера
посылаю. Ей тогда двадцать пять лет уже было, а ее всё как девчонку
в коротеньком платьице вывозили. Их пускать к себе стало неприлично.
Проговорив это, Вибель встал и
пошел в столовую, забыв даже взять к себе на руки кота, который, впрочем, сам побежал за ним, держа свой обгрызенный
хвост перпендикулярно. Пани Вибель и вместе с ней Аггей Никитич умышленно поотстали немного от аптекаря.
Она
пошла дальше. Ближе к носу парохода на свободном пространстве, разделенном пополам коновязью, стояли маленькие, хорошенькие лошадки с выхоленною шерстью и с подстриженными
хвостами и гривами. Их везли
в Севастополь
в цирк. И жалко и трогательно, было видеть, как бедные умные животные стойко подавали тело то на передние, то на задние ноги, сопротивляясь качке, как они прищуривали уши и косили недоумевающими глазами назад, на бушующее море.
Щелкает белка,
в лапах сосен мелькает ее пушистый
хвост; видишь невероятно много, хочется видеть все больше,
идти все дальше.
Клест
идет в западню спокойно и солидно; поползень, неведомая, ни на кого не похожая птица, долго сидит перед сетью, поводя длинным носом, опираясь на толстый
хвост; он бегает по стволам деревьев, как дятел, всегда сопровождая синиц.
Иду я вдоль длинного забора по окраинной улице, поросшей зеленой травой. За забором строится новый дом. Шум, голоса… Из-под ворот вырывается собачонка… Как сейчас вижу: желтая, длинная, на коротеньких ножках, дворняжка с неимоверно толстым
хвостом в виде кренделя. Бросается на меня, лает. Я на нее махнул, а она вцепилась мне
в ногу и не отпускает, рвет мои новые штаны. Я схватил ее за
хвост и перебросил через забор…
Ерш имеет необыкновенно большие навыкате, темно-синие глаза; от самой головы, как я уже сказал,
идет у него жесткий гребень, почти
в вершок вышиною; он оканчивается, не доходя пальца на два до
хвоста, но и это место занято у него другим небольшим гребешком, уже мягким, похожим на обыкновенное плавательное рыбье перо; ерш колется, как окунь, если взять его неосторожно; он весь пестрый, кроме брюшка, но пестрины какого-то темноватого, неопределенного цвета; он весь блестит зеленовато-золотистым лоском, особенно щеки; кожа его покрыта густою слизью
в таком изобилии, что ерш превосходит
в этом отношении линя и налима;
хвост и верхние перья пестроваты, нижние перья беловато-серые.
— Близехонько, крестной! — отвечал с колокольни мальчик, — на самом выгоне — вон уж поровнялись с нашими, что засели на болоте; да они их не видят… Впереди едут конные…
в железных шапках с
хвостами… Крестной! крестной! да на них и одежа-та железная… так от солнышка и светит… Эва! сколько их!.. Вот
пошли пешие!.. Эге! да народ-то все мелкой, крестной! Наши с ними справятся…
Ничего не понимая и виляя
хвостом, Тетка
пошла за ним. Через минуту она уже сидела
в санях около ног хозяина и слушала, как он, пожимаясь от холода и волнения, бормотал...
Арефа отлично воспользовался общею суматохою и прокрался на господскую конюшню, где и разыскал среди других лошадей свою кобылу. Она тоже узнала его и даже вильнула
хвостом. Никто не видел, как Арефа выехал с господского двора, как он проехал по заводу и направился по дороге
в Усторожье. Но тут
шли главные работы, и его остановили.
Он
идёт по холодку,
в перламутровом сумраке раннего утра; ходит по своей земле, сунув руки за спину под кафтан; кафтан приподнялся петушиным
хвостом; Артамонов давит тяжёлою ногой стружку, щепу, думает...
По двору скакал Тихон на большом чёрном коне, не
в силах справиться с ним; конь не
шёл в ворота, прыгал, кружился, вскидывая злую морду, разгоняя людей, — его, должно быть, пугал пожар, ослепительно зажжённый
в небе солнцем; вот он, наконец, выскочил, поскакал, но перед красной массой котла шарахнулся
в сторону, сбросив Тихона, и возвратился во двор, храпя, взмахивая
хвостом.
— Сорока на
хвосте принесла… Хе-хе! Нет, вы не ошиблись
в выборе: самая пышная дивчина на всем прииске. Я не уступил бы вам ее ни за какие коврижки, да вот проклятый ревизор на носу… Не до Наськи!.. А вы слыхали, что ревизор уж был на Майне и нашел приписное золото? О, черт бы его взял… Где у этого Синицына только глаза были?.. Теперь и
пойдут шукать по всем приискам, кто продавал Синицыну золото… Тьфу!.. А еще умным человеком считается… Вот вам и умный человек.
Хвостуша от самого переднего отверстия, которое делается и круглым, и овальным, и четвероугольным, все
идет к
хвосту уже и связывается внизу там, где оканчиваются прутья, кончики которых не обрубают; бока хвостуши
в трех или четырех местах, смотря по ее длине, переплетаются вокруг поперечными поясами из таких же гибких прутьев, для того чтоб вдоль лежащие прутья связать плотнее и чтоб рыба не могла раздвинуть их и уйти.
Даже
в те часы, когда совершенно потухает петербургское серое небо и весь чиновный народ наелся и отобедал, кто как мог, сообразно с получаемым жалованьем и собственной прихотью, — когда всё уже отдохнуло после департаментского скрипенья перьями, беготни, своих и чужих необходимых занятий и всего того, что задает себе добровольно, больше даже, чем нужно, неугомонный человек, — когда чиновники спешат предать наслаждению оставшееся время: кто побойчее, несется
в театр; кто на улицу, определяя его на рассматриванье кое-каких шляпенок; кто на вечер — истратить его
в комплиментах какой-нибудь смазливой девушке, звезде небольшого чиновного круга; кто, и это случается чаще всего,
идет просто к своему брату
в четвертый или третий этаж,
в две небольшие комнаты с передней или кухней и кое-какими модными претензиями, лампой или иной вещицей, стоившей многих пожертвований, отказов от обедов, гуляний, — словом, даже
в то время, когда все чиновники рассеиваются по маленьким квартиркам своих приятелей поиграть
в штурмовой вист, прихлебывая чай из стаканов с копеечными сухарями, затягиваясь дымом из длинных чубуков, рассказывая во время сдачи какую-нибудь сплетню, занесшуюся из высшего общества, от которого никогда и ни
в каком состоянии не может отказаться русский человек, или даже, когда не о чем говорить, пересказывая вечный анекдот о коменданте, которому пришли сказать, что подрублен
хвост у лошади Фальконетова монумента, — словом, даже тогда, когда всё стремится развлечься, — Акакий Акакиевич не предавался никакому развлечению.
Я вышел из рядов.
В сторонке от шоссе
идти было немного легче: не было такой пыли и толкотни. Сторонкой
шли многие:
в этот несчастный день никто не заботился о сохранении правильного строя. Понемногу я отстал от своей роты и очутился
в хвосте колонны.
В душе его возродилось желанье непреоборимое схватить
славу сей же час за
хвост и показать себя свету.
Неуеденов. Да ведь, Капочка, у них совести очень мало. Другой сунется
в службу,
в какую бы то ни на есть, послужит без году неделю, повиляет
хвостом, видит: не тяга — умишка-то не хватает, учился-то плохо, двух перечесть не умеет, лень-то прежде его родилась, а побарствовать-то хочется: вот он и
пойдет бродить по улицам да по гуляньям, — не объявится ли какая дура с деньгами. Так нешто честно это?
Иван Иваныч протяжно вздохнул и закурил трубочку, чтобы начать рассказывать, но как раз
в это время
пошел дождь. И минут через пять лил уже сильный дождь, обложной, и трудно было предвидеть, когда он кончится. Иван Иваныч и Буркин остановились
в раздумье; собаки, уже мокрые, стояли, поджав
хвосты, и смотрели на них с умилением.
Мой сын
Тобой убит. Судьба другого сына
Послала мне — его я принимаю!
Димитрием его зову! Приди,
Приди ко мне, воскресший мой Димитрий!
Приди убийцу свергнуть твоего!
Да, он придет! Он близко, близко — вижу,
Победные его уж блещут стяги —
Он под Москвой — пред именем его
Отверзлися кремлевские ворота —
Без бою он вступает
в город свой —
Народный плеск я слышу — льются слезы —
Димитрий царь! И к конскому
хвостуПримкнутого тебя, его убийцу,
Влекут на казнь!
Чорта ударило
в пот, и из-под свитки
хвост у него так и забегал по земле, даже пыль поднялась на плотине. А солдат уже вскинул палку с сапогами на плечи, чтоб
идти далее, да
в это время чертяка догадался, чем его взять. Отошел себе шага на три и говорит...
Лошаденка завертела
хвостом и
пошла боком забирать все дальше и дальше
в сторону.